Итак ты выжил после детских драк
и шалопайства пубертатной зоны,
не променял здоровье на кабак,
азарт и шаловливые гормоны. Ты избежал проказы и чумы
(а от нестрашных немочей излечен).
И пусть не лез в высокие чины -
зато и плаха чавкала далече.
И не спешил ни "за", ни "супротив".
На кухне ересь гнал по мелочевке.
Из-за тычка, к примеру, суп пролив,
весь мир бранил за тесноту хрущевки.
Ты простоял, как ботик на мели,
неладность даний да и ладность тоже.
И не тебя к помосту отнесли
четыре вертухая менторожих.
О мудростях скрижальных не вещал
и не творил кумира из крамолы -
к событьям, людям, истинам, вещам
нетрудные прилаживал глаголы.
Ведь ни к чему к богатству ладить гать
и лезть во власть, расталкивая челядь,
чтобы любить, мечтать и горевать,
терпеть, страдать и помнить, и лелеять...
***
...На пруду кораблик,
а у пруда -сад,
сотни красных яблок
спелых висят.
Плавает. Затем он
выструган - корабль.
Из дощечки сделан,
лучше - кора б...
А ведь это я - он,
капитан -малец.
Смотрят из-за яблонь
мать и отец.
Солнечное масло.
Я в нем невесом.
И душа согласна
с телом во всем...
Поднебесный коршун,
погодил бы, чать,
мне не о хорошем
плакать, кричать...
Но он крикнул - подлый,
стало таково -
мутный пруд, а подле
нет никого...
***
Дорога когда-то была рекой.
Был этот берег, и тот – другой.
И русло - пусть не прямое -,
но устье втыкалось в море.
Ей нравилось это – струиться, течь,
лететь на плесы с порогов плеч.
Ворочать камни и даже
яры сокрушать и кряжи
Имела мели, стремнины, глыбь
и тени томных и стремных рыб –
тот жерех, глушивший молодь.
Спасайся, малек, - не то ведь...
Тот сом осовелый, безус подуст,
налим оробелый, щупак-прокруст.
И кто-то короткий очень -
той щукою укорочен...
К реке подходили леса густы,
клубились, кадили над ней кусты,
А ивы береговые,
ломали в молитве выи.
Олени стояли, топтали ил -
туман олененок из лилий пил –
и шли поперек теченья,
неся на рогах свеченье.
А серые цапли да белых две
плясали на молодой траве,
над пустошью в красных лозах
рубили крылами воздух...
Неясно, кто там – Бог или черт –
замыслил речек переучет,
все посчитал – в итоге
зачахли реки истоки.
Она захирела и зацвела,
потом пересохла - и все дела.
Гудронным дымящим суслом
залили сухое русло...
Ржавье драндулетов и фур мощА –
по рыбьим скелетам, рачков мощам.
Среди все того же леса -
грохот, бензин, железо.
Зачем ты, дорога? Куда? К кому? -
По перламутру моллюсковому...
Наверно, -благое дело...
Если б не так болело...
Я тоже жизнью живу чужой
с заасфальтированной душой.
Какие там перламутры –
одни только нетто-брутты.
Все – только трафик, грузопоток.
На остальное не зявь роток.
И сердце все в красной нефти,
как рыбный в томате тефтель...
***
...В эти дни спокойно и дождливо.
А в саду, охваченный божбой,
август переспелого налива
бьется оземь яблочной башкой.
Будто враль, ударившись в моленье,
в коем показушно нарочит,
под ногами садонаселенья,
в почву горьким темечком стучит.
Обманул спасенье обещавший,
но и сам не смогший обрести...
Так лежи, хмельной и обнищавший,
и с последним семечком в горсти...
***
...Сим сообщаю, что мир мой стал бел и скользок,
сир и бесплоден. Из проводов над ним
сиверко тянет грусть, как из скрипки - Ойстрах.
Нудный трехфазный тмутараканский гимн.
Окна твои... Вспоминаю миганья светом.
Лампой настольной, шутя, семафорил "SOS"...
Сим сообщаю, маяк твой захвачен смердом.
Высохло море, а флот в палисадник вмерз.
Тысяча лет, как отбыло твое семейство.
Голуби сдернулись, верные, как пажи,
вслед за тобой на последней минуте детства,
выписав на небе длинные виражи...
Пьяница Клава походкою оробелой
двор переходит, стремленья ее ясны.
Вряд ли ей хватит средств на покупку "белой".
Красным продуктом полечится от белизны.
Тысячу лет зима. И согреться нечем.
Хоть мне пятнадцать, но стар я, как вечный жид.
Да и не жид, конечно, а так себе - полунемчик...
Их бин мамут, что в мерзлотных пластах лежит.
Зря это я - глухариный поклеп заладил.
Мне о тебе бы весть- хоть придумай сам...
Где ты теперь у заливов каких зеландий,
нов ли твой Йорк и вполне ли Франциско Сан?
Знаю, где ты - там всегда синева и солнце,
винной лозою становится лебеда,
носят самбреро туманные альбионцы
и самоеды смеются, себя едя.
Сим сообщаю, что тоже уеду скоро...
Отца переводят. И мне, стало быть, за ним...
Ладно, прощай! Это все ерунда, умора –
что из зимы никому не отправил сим...
***
Улягусь и выдохну этот день.
Прощай, уходи, стихай...
В утекшую реку сигай, таймень!
Непойманный мной, -тикай!..
Отбыл, отсидел, откорпел, как раб...
Вся жизнь из сплошных лакун.
Сбегай от меня, беззаботный краб,
в зеленый восторг лагун!
Жар-птица халявы, где был твой хвост?
Схватил бы - и жил, как бек.
Но мне дороже - он туп и прост-
друг - жареный кукарек!
Хребет мой стертый - усталость спрячь,
в постели оцепенев.
И ты усни, проводник удач, -
седалищный крепкий нерв.
Расслабтесь, шейные позвонки.
Кончаю считать овец...
Картина Репина "Бурлаки..."
Один из них спит, подлец...
***
Октябрь. И вроде, все понятно...
Листва летит желта и ала.
И эти солнечные пятна,
разбросанные как попало...
В зените гуси говорили,
сносимы ветром поперечным,
о быстротечном счастье или
о чем-то медленном и вечном.
И прогудели, замолчали,
пропав в небесном купоросе.
А ты глoдай свои печали,
решай проклятые вопросы.
И слышать ты не перестанешь
вокруг летящую несущесть
от кратковременных пристанищ,
из сущности в иную сущность...
***
Зое
Жизнь была – овраг.
А в овраге – мрак
даже в полдень любого дня.
Но зажглась у дна
звездочка одна
и звезда та – любовь моя.
Я нашел звезду,
я ее несу,
я несу по судьбы мосту
за верстой версту,
за весной весну
в неба самую высоту.
Трудно мне нести
этот груз в горсти-
столько света и боли в нем.
Милая моя,
полюби меня-
понесем мы его вдвоем
* * *
]
Я от гриппа прилежно лечусь...
Сквозь недоброе марево хвори,
как по мутному небу лечу,
как в Саргассовом плаваю море.
От всего отрешусь, отлежусь,
сбросив крест суеты и мороки.
Отвали, заоконная жуть,-
cырость, мОроки, гоги-могоги.
Сквозняки прилетают ко мне,
лижут щеки, шушукают что-то
и материю штор на окне
возмущают игрушечным штормом. .
Ног не двинуть, а руки – едва.
В скорбном ливере горечь и смута.
Чижикпыжикова голова –
ерундою кипящей надута.
Гуды в ней, голоса и звонки
и какая-то ворвань тюленья,
и пигмента в воде языки,
и сандаловых палочек тленье.
Смежив веки палимые, жду
откровения, знаменья, знака,
что написано мне на роду,
в чем какая зарыта собака.
Вот прольется во тьму моих глаз
свет божка, фетиша ли, интруза,
запоет электрический глас
из глубин истуканьего пуза...
Зря губу раскатал голубок –
ничего не случится, однако.
Не засветится Будды пупок,
и не будет отрыта собака.
Не научат ни дух, ни пророк,
не рассмотрят в дымящемся чане,
где искать мне удачу и прок
и какой опасаться печали...
Так что я, отвалявшись в поту
и осилив недолгую немочь,
с головою нырну в суету –
профпригодный, здоровенький неуч...
* * *
Сказка старого двора.
Приснилось давнишнее...Вот ведь - пожалте бриться...
Фокусник странный явился в наш старый двор.
За ним в подворотне осень жевала листья
и пар источался из дырок, щелей и пор.
Во фраке помятом, измызганном - матка бозка...
Вялый цветок в петлице посмертно ржав...
Штанина кальсонная – ода и гимн обноскам-
на шее висела, как гарусный гордый шарф.
Мальчишки смеялись:
- Барон!-хохотали.- Князь он!
Смех набивался в уши, как колкая чешуя.
А он то и дело, нервически дернув глазом,
вышептывал фразу - такую:"вобюл ущи я".
Я думал, что это просто присловье, типа
"сим -салабим", "фокус-покус" - словесный пасс...
Да что ни скажи, что ни делай - все будет липа,
эрзац-чудеса для забитых народных масс -
для этих для темных, окраинных, как горбушка,
добрых моих соседей - Господи, их храни!..
Для давленных, молотых в мялках и крупорушках
жестокой эпохи любимой, но злой страны.
В высокую шляпу-цилиндр (а в ней космос ухал)
фокусник руку засовывал по плечо.
Тащил он оттуда кроликов за два уха,
тощих курей да и много чего еще.
Бутылки вытаскивал - и наливали тут же.
Свет разнокОлерный шел по спирали вверх
И покрывались цветами гнилые лужи,
и жаркая соль обжигала изнанки век.
А эта - из тридцать четвертой квартиры дама.
Серая вечно,как пыльный цементный куль.
В окошке своем над юдолью тоски и хлама
в луче засияла, и ангел над ней мелькнул
Она невесомо по воздуху вниз сходила.
Он ждал, обездвижен - лишь вздергивался кадык...
Вобюл, говоришь?..Тут я понял, какая сила
назначила встречу для этих двух горемык...
- Я долго искал, уж не ждал, что найду потерю...
Шел не в ту сторону, жил я наоборот...
Он говорил, а она отвечала:
- Верю...
И тонкой ладонью ему закрывала рот.
И шли со двора они молоды - мама миа...
В белых одеждах сквозь нестерпимый свет...
Я знаю с тех пор - чудо лучшее свойство мира.
Не говорите о том, будто чуда на свете нет...
